В поисках неизведанного

Поход за дингу

VII

Таким образом одним погожим вечером в конце июня Уильям Спайк и я разбили лагерь в тени отвесной гранитной стенки под названием Гудзоновы горы, чтобы ждать там обещанных "дальнейших инструкций".

Путь выдался нелёгкий на пароходе к Антикости, оттуда на шхуне к заливу Уиджен, а затем по берегу на юг до русла реки Кейп-Клир и вверх по течению - к Порт-Порпойз. Там мы купили трёх вьючных мулов и отправились на север по Великому пушному тракту. На второй день марша мы миновали Форт-Бойз, последний оплот цивилизации, а на шестой день уже двигались на восток под нависающими гранитными скалами.

Вечером шестого дня после визита в Форт-Бойз мы разбили лагерь в последний раз перед отбытием в неизученную землю.

Она уже виднелась в бинокль, и пока Уильям разводил костёр, я забрался на валун, чтобы рассмотреть открывающийся пейзаж.

Ландшафт передо мной не казался ни удивительным, ни пугающим: справа обзор загораживала сплошная палисада гранита; слева палисада продолжалась - бесконечный барьер отвесных скал, увенчанный соснами и зонтиками болиголова. Но главная занимательная часть ландшафта зияла между ними - разрыв в каменной стене, сквозь который пролегала сухая равнина на многие мили шириной, гладкая и ровная, словно трасса.

Значение этого разрыва невозможно было преуменьшить; и, что немаловажно, он полностью соответствовал описанию Уильяма Спайка. И всё же я подозвал его, и он подошёл с топором наперевес, окутанный запахом костра.

- Ага, - подтвердил он, устроившись рядом со мной, - Ледник Грейама сидел в этой, значит, дыре, но что-то скрутило земные кишки и оно бабахнуло.

- Ты видел всё своими глазами, Уильям? - спросил я, вздохнув от зависти.

- Видел ли я? Видел ещё как! Шёл я с уловом чернобурки и выдры к Спаутинг-Спрингс, миль двадцать на запад. Вдруг гейзеры заворчали эдак угрожающе, и мимо на юг метнулся карибу во всю прыть. "Нехорошо это" - сказал себе я и дал вспять, по холмам. Тотчас же гейзеры рванули один за другим, и будто что-то обвалилось аж то самого Китая. Дальше плохо помню. Меня бросило на землю, но я не остался лежать, потому как земля забурлила что река, пошла бурунами, и небо стукнуло меня по макушке.

- А потом? - потребовал я, взволнованный каждым новым пересказом этой истории. С отбытия из Нью-Йорка я слышал его уже двадцать раз, но мне всё было мало.

- Потом, - продолжил Уильям, - весь мир бухнул что твой динамит, я очухался и припустил оттуда как ядрё...

- Ясно, ясно, - оборвал его я, поскольку мне уже поднадоела непристойная метафора, которой он всегда венчал изложение.

- А дальше, - спросил я, - ты прошёл через разрыв в горах?

- Ну да.

- И видел дингу и бурого зверя, похожего на мамонта?

- Ну да, - угрюмо повторил он.

- И видел ещё что-то? - я всегда задавал этот вопрос; меня занимал мрачный испуг в глазах Уильяма и его машинальный взгляд за спину, будто тот боялся, что увиденное всё ещё могло его преследовать.

Всего раз он дал ответ на мой вопрос - тогда он почти что зарычал на меня и прошипел: "Я увидел то, чего не стоит знать христианину".

Так что когда я повторил свой вопрос:

- И видел ещё что-то, Уильям? - он бросил мне недобрый, испуганный взгляд и поковылял кормить мулов. Лесть, просьбы, угрозы не брали его. Он так и не рассказал мне, что третье он видел за Гудзоновыми горами.

Пока Уильям пребывал в обществе мулов, я снова навострил бинокль и продолжил молча изучать широкий гладкий след, оставленный ледником Грейама после того, как некий взрыв испарил этот массив льда.

Сухая равнина змеилась вниз из неизведанной земли словно река, и я подумал тогда, как и думаю сейчас, что когда ледник испарился при взрыве, то пар вылился обратно на землю неслыханным ливнем и вымыл через свежепробитый разрыв в горах землю до коренной породы. Подтверждая эту теорию, к югу на мили виднелась насыпь, петляющая по ландшафту в направлении залива Уеллмен, однако поскольку раньше на этом месте пролегала конечная морена¹, наверняка убедиться в моей теории не представлялось возможным. С другой стороны горы преграждали мне обзор в неизученную землю дальше, чем на полмили. Всё, что мне виднелось отсюда, являло не более чем продолжение пути ледника, очищенное ливневыми осадками и гладкое, как надраенный пол.

Сидя здесь и слушая стук собственного упоённо бьющегося сердца, я взирал сквозь вечернюю зарю на тянущуюся, украшенную соснами стену гор с пробитым специально для меня распахнутым провалом! И думал обо всех первопроходцах и невоспетых героях - охотниках, индейцах и скромных натуралистах, быть может - пытавшихся взобраться по отвесному барьеру, но погибших или побеждённых этими извечными утёсами. Извечными? Нет! Ибо сам Извечный поразил скалу, и она раскололась в громогласной покорности.

В безветренном вечернем воздухе дым от нашего костра поднимался прямой, элегантной колонной, словно дым древних алтарей, возведённых задолго до того, как землю окропила первая кровь.

Ночной ветер взъерошил сосны; крохотный ручей журчал меж камней робким колокольчиком; ворчание слышалось в тишине лагеря. То Уильям понукал мулов. В сгущающемся сумраке я спустился с валуна, аккуратно выбирая путь среди камней.

Затем, внезапно, пока я замер в алом свете костра, из самых глубин неизученной земли, далеко из-за горной стены над тишью стал нарастать звук. Уильям услышал его и обернулся к горам. Звук затих до гула, который ощущался телом, но не ухом. Затем я снова почувствовал вибрацию нарастающего далёкого звучания, пока та не оформилась в звук мимолётный словно слово, затем затихающий в гул, затем в безмолвие.

Это был крик?

Я вопросительно обернулся на Уильяма. Тот лежал без чувств.

Я оттащил его к ручейку и окунул лицом в ледяную воду. Вскоре он взбодрился и сел.

На мой возмущённый вопрос он ответил:

- Не-а, зла я на вас не держу, но оставите меня в покое, пока меня удар не хватил.

- Так это звук тебя напугал? - спросил я.

- А-га, - отважно ответил он и поёжился.

- Это звук мамонта? - взволнованно продолжил я, - Говори, Уильям, или я протащу тебя по лужайке и врежу промеж рёбер!

Он ответил, что это был не мамонт и не дингу, а также самым настойчивым образом попросил уважить его личное пространство, что я соблаговолил сделать, ибо не мог больше вымучить из него ни единого слова.

Я плохо спал той ночью, не в силах вынести близость неизведанной земли. Но хоть я часами лежал в сознании, всё же я не услышал ничего кроме журчания ручейка среди камней и ржанки, выкликающей откуда-то с невидимого пруда. На рассвете я подстрелил куропатку, забредшую в лагерь, и выстрел разнёсся в горах оглушительным эхом.

Уильям, угрюмый и заспанный, ощипал дичь, и мы пожарили её на завтрак.

Ни он, ни я не упомянули звук, который слышали прошлым вечером; он вскипятил воду и помыл посуду, а я рыскал по камням в поисках куропаток. Подустав, я вернулся к мулам и Уильяму и присел покурить.

- Думается мне, - начал я, - что указ "ожидать дальнейших инструкций" сумасброден. Как именно мы здесь должны получить "дальнейшие инструкции"?

Уильям тоже не знал.

- А может так быть, - встрепенулся я с ужасом и отвращением, - что мисс Смаул предполагает здесь, в Гудзоновых горах, летний домик с ежедневной корреспонденцией?

Уильям согласился, что, возможно, она что-то вроде того и предполагает.

Меня безмерно раздражало находиться на са́мом краю неизученной земли - при этом в узде безрассудных приказов непорочной девы по имени Смаул. Тем не менее, мой пост зависел от каприза этой непорочной девы, и хотя я ворчал, кипел и зыркал в бинокль на горы, я понимал, что не в силах сдвинуться ни на шаг без разрешения мисс Смаул. Временами абсурд моего положения казался невыносимым, и я часто уходил один и предавался фантазиям, как стреляю в дичь, а случайно попадаю в мисс Смаул. В такие минуты в своём воображении я был свободен пуститься в незнакомую землю, и я устраивался поудобнее, чтобы помечтать о первом подстреленном мамонте.

Время тянулось как патока; напряжение росло с каждым днём. Я стрелял куропаток и удил палию. Уильям рубил дрова, увещевал мулов и плохо готовил.

- Слушай, - сказал я как-то утром, - Мы стоим лагерем всего неделю, но я не вытерплю больше ни минуты твоей стряпни!

Уильям, домывая сотейник, взглянул на меня и едко предложил перенять кухонную обязанность. Но я умел только варить яйца, а яиц не имелось на сотни миль вокруг.

Чтобы как-то избавиться от послевкусия завтрака, я взобрался на любимый валун и присел покурить. Но тотчас вскочил, радостно жестикулируя и подзывая Уильяма.

- А вот наконец идут наши "дальнейшие инструкции"! - прокричал я, указывая на юг, где две точки едва заметно двигались в нашем направлении.

- Двое на мулах, - сказал Уильям совершенно безрадостно.

- Это, должно быть, курьеры! - воскликнул я в искреннем восторге, - Троекратное ура северному тракту, Уильям, и к чёрту мисс... да что нам до неё теперь, - добавил я.

- Там верхом на этих мулах, - заметил Уильям, - женщины.

Я секунды две на него таращился, затем хотел было отвесить подзатыльник, но он привычно увернулся и повторил наблюдение:

- Ага, вон там - женщины - две, значит, дамы на тех двух мулах.

- Тащи бинокль, - хрипло приказал я, - Тащи скорее, Уильям, пока я тебе шею не свернул!

Подгоняемый моим сдерживаемым гневом, он поспешил к лагерю и вернулся с биноклем. Я затаил дыхание, уверенной рукой навёл фокус и заглянул в окуляры.

Скажу, что из всех неожиданных зрелищ, которые судьба могла ещё уготовать мне в будущем, я полагаю - нет, знаю - что ни одно не будет настолько прискорбным, как увиденное в тот бинокль. Ведь на тех едва различимых мулах ехали две женщины, и первой - мисс Смаул!

На голове у неё был пробковый шлем, на котором развевалась зелёная вуаль. В остальном она была одета в твид; временами она подгоняла своего мула тяжёлым зонтиком.

Пресыщенный этим удручающим видом, я сел на камень, собираясь разрыдаться.

- Я же говорил, - вставил Уильям, но у меня не хватило духа, чтобы замахнуться на него.

Когда процессия въехала в лагерь, я уже пришёл в себя и приготовился встречать улыбкой любые новости. Я вышел навстречу, держа шапку в руке, и Уильям, съёжившись, последовал за мной.

- Добро пожаловать! - сказал я, старательно изображая радость, - Добро пожаловать, профессор Смаул, в Гудзоновы горы!

- Будьте добры, отведите моего мула, - сказала она, спешившись на матушку-землю.

- Уильям, - сказал я, исполненный достоинства, - Отведи мула дамы.

Мисс Смаул наградила меня каменным взглядом, а затем направилась прямо к костру, где на углях томился котелок с дичью. Я увидел, как она нагибается, чтобы понюхать, но больше мне это было неинтересно. Я подошёл ко второй путешественнице, готовый быть вежливым до последнего.

Скажу со всей ясностью, что никогда ещё ни Уильям Спайк, ни я не лицезрели столько женственной красоты в одном человеческом существе верхом на муле. Она была облачена в изящный шотландский охотничий костюм, но ничуть не казалась мужланкой, и даже то, как она оседлала мула, только подчёркивало её прелестную женственность.

Я припоминал, что профессор Лесард сказал о синих чулках - но чулки мисс Дороти Ван Твиллер были серыми, подвёрнутыми сверху, и исчезали в холщёвых гамашах, пристёгнутых к её элегантным походным ботинкам.

- Добро пожаловать! - сказал я, сдерживая порывы радушия, - Добро пожаловать, профессор Ван Твиллер, в Гудзоновы горы.

- Спасибо, - ответила она, благосклонно принимая мою помощь, - Как я рада снова встретить живого человека.

Я бросил взгляд на мисс Смаул. Она ела птичий бульон, но в целом всё-таки напоминала человека.

- Мне бы помыть руки, - попросила профессор Ван Твиллер, стягивая кожаные перчатки со своих тонких ручек.

Я принёс полотенце и мыло и проводил её до ручейка.

Она позвала профессора Смаул своим звенящим голосом; профессор Смаул отказалась своим квохчащим голосом.

- Она просто очень проголодалась! - объяснила мисс Ван Твиллер, - Я так рада, что мы наконец добрались - путешествие было ужасным. Видите ли, ни одна из нас не умеет готовить.

Я задумался, придётся ли им по вкусу стряпня Уильяма, но промолчал и удалился, оставляя ручеёк отражать самое прелестное лицо, когда-либо касавшееся воды.