В поисках неизведанного

Поход за дингу

VIII

Пополудни наша экспедиция двинулась вперёд двумя процессиями. Первая процессия состояла из меня и мулов; вторую вела профессор Смаул, за которой шла профессор Ван Твиллер с крохотным ружьём. Уильям, загруженный туалетными принадлежностями дам, крался следом. Именно крался; по-другому было не назвать.

- А вы, значит, гид? - заметила профессор Смаул, когда Уильям, сняв шляпу, впервые подошёл к ней с искренним советом. - Леса кишат гидами-самоучками. Несите лучше саквояжи, экспедицию поведу я.

Предупреждённый казусом с Уильямом, я предпочёл общаться исключительно с мулами. Однако профессор Смаул не сводила с меня глаз, явно что-то затевая.

Мои опасения сбылись в тот момент, когда я во главе пяти мулов вступил на горный перевал, наполняясь почти что пророческим предвосхищением. Только я занёс ногу через воображаемую границу, отделявшую наш мир от неизведанной земли, как профессор Смаул окликнула меня, и я застыл, ожидая её приближения.

- Как руководитель данной экспедиции, - сказала она, чуть запыхавшись, - я желаю быть первым живым человеком, чья нога ступила за ледник Грейама. Будьте добры посторониться.

- Мадам, - сказал я, оцепенев от разочарования, - мой гид, Уильям Спайк, год назад уже бывал на новой земле.

- Лишь по его словам, - едко возразила профессор Смаул.

- Как угодно, - ответил я, - Но едва ли великодушно задерживать того, чья глупость подсказала вам путь к неизведанной земле.

- То есть вас? - спросила она, смеряя меня каменным взглядом.

- Меня, - твёрдо ответил я.

Её маленькие, холодные глаза ещё больше похолоднели, и она сжала зонтик с такой силой, что затрещали спицы.

- Молодой человек, - процедила она, - если бы я могла, то избавилась бы от вас в день своего назначения. Но профессор Фарраго отказался уходить, пока ваше место не будет гарантировано, при условии вашей честной службы, конечно. Откровенно говоря, вы мне не нравитесь, и я считаю ваши взгляды на науку абсурдными, и при первой возможности я с радостью потребую вашего увольнения. Так что будьте добры, соберите мулов и следуйте за мной.

Безмерно пристыженный, я собрал мулов и последовал за своим председателем в загадочную страну за Гудзоновыми горами - я, жаждавший вести, вынужденный следовать в хвосте, понукая мулов.

Поначалу путь протекал однообразно, но вскоре мы взошли на гряду, с которой были видны дикие просторы, куда, не считая ног Уильяма Спайка, ещё не ступала нога человека.

Что касается меня, объятого предвкушением, то я забыл о досаде, забыл о причинённой обиде, забыл о своих мулах.

- Эксельсиор! - кричал я, снуя вверх-вниз по холму, пленённый беспорядочным восторгом при виде лесов, гор и долин, испещрённых озерцами.

- Эксельсиор! - повторил восторженный голос рядом со мной, и профессор Ван Твиллер запрыгнула на гряду подле меня, со взором, сияющим, как звёзды.

В исступлении, вдохновлённом чарующей красотой пейзажа, мы взялись за руки и забегали по травянистой гряде.

- Довольно, - холодно сказала профессор Смаул, пока мы носились вокруг неё как два ошалелых котёнка. Её строгий голос развеял наваждение; я отпустил ладонь профессора Ван Твиллер и сел на валун, наполняясь злостью.

Во второй половине дня мы сделали привал около озерца в самом сердце новой земли, на берегу, покрытом лиловым и алым цветом монарды, среди которого вальяжно вышагивали дикуши почти что у наших ног. Здесь же мы натянули палатки. Пополуденное солнце отбрасывало косые лучи света сквозь лапы сосен; озеро искрилось; заросли золотистого папоротника заполняли ароматом лесную тишь, нарушаемую лишь мимолётной песней токующих дикуш.

Профессор Смаул объелась и удалилась в свою палатку покоиться до темноты. Уильям погнал разгруженных мулов к межине, полной душистых летних трав; я же сел около профессора Ван Твиллер.

Природа заряжена. Под влиянием её энергии человеческие создания обретают полярность, неодолимо притягиваясь или отталкиваясь.

- Что-то в воздухе, - сказала профессор Ван Твиллер, - Я вдыхаю его и чувствую безмерную симпатию ко всему человеческому роду.

Она откинулась на ствол сосны, отрешённо улыбаясь и закинув ногу за ногу.

Я не отличаюсь решимостью и обычно робею в присутствии дамы. Поэтому я сам удивился, услышав свой голос, вступающий в беззаботную беседу, отвечающий на её милые эпиграммы собственными, преодолевающий пограничье шуток и бесстрашно уносящий себя и её через тонкую грань, за которой лежит территория откровенного флирта.

Она явно была настроена праздно. Всю строгость и сдержанность двадцати двух лет она оставила в цивилизации и теперь, поведя своими юными плечами, сбросила груз умеренности, достоинства и ответственности, дав ему плюхнуться на землю.

- В марте даже зайцы дичают, - всерьёз сказала она, - Я знаю, что вы хотите флиртовать со мной - и пускай. В конце концов, чем ещё здесь заниматься?

- Полагаю, - тихо проговорил я, - мне следует утащить вас за дерево и поцеловать!

Такая перспектива не оттолкнула её, так что я начал осматриваться с тем хищным, но всё же кротким опасением, свойственным юношам, ещё не освоившим это искусство. Прежде чем я успел убедиться, что ни Уильям, ни мулы за нами не смотрят, профессор Ван Твиллер поднялась на ноги и отступила на шаг.

- Давайте поставим ловушку на дингу! - сказала она, - Вы не против?

Я неуверенно задержал взгляд на вековом дереве.

- Давайте же, - сказала она, - Я покажу, как надо.

И с этим мы ушли в лес, она во главе, и её килт развевался в золотистом сумраке.

Я бы не знал, с какого конца подступиться к ловле дингу, но профессор Ван Твиллер уверила, сославшись на Дарвина, что когда-то дингу питались свежими еловыми иголками.

Так что мы собрали корзинку свежих иголок, свалили их на берегу ручейка и построили вокруг этой приманки стенку, в фут высотой. Я выложил крышу из болиголова, а затем тщательно сплёл и приладил створку поверх входа, подперев её упругими ветками.

- Дингу, знаете ли, предположительно ведёт водный образ жизни, - сказала профессор Ван Твиллер, присаживаясь около ловушки.

Я взял её ладонь и поблагодарил за информацию.

- Несомненно, - продолжила она, - вечером дингу выйдет на берег, чтобы полакомиться свежими иголками. Тут-то она и попадётся.

- Именно! - искренне подхватил я и ласково сжал её пальцы.

Она немного отвернулась от меня; не помню, что она сказала и сказала ли что-то. Небольшой румянец залил её щёку. Затем она сказала:

- Не делайте так.

В лагерь мы вернулись довольно поздно. Задолго до того, как показались две палатки, мы услышали низкий голос, рявкающий наши имена. То была профессор Смаул - она накинулась на Дороти и бесцеремонно утащила её в палатку.

- Что касается вас, - сказала она сухим голосом, - объяснитесь немедленно или предоставьте мне заявление по собственному.

Однако я, должно быть, сиюминутно показался достаточно пристыженным. Я лишь улыбнулся своему разъярённому председателю и удалился в свою палатку шагом с определённой припрыжкой.

- Билли, - сказал я Уильяму Спайку, угрюмо глядящему на меня из недр палатки, - Завтра я подстрелю мамонта, так что, будь добр, почисть моё слоновье ружьё, а для бивней захвати топор.

Перед отбоем профессор Смаул едко обругала ужин, но ни Дороти, ни я не знали, как сделать лучше, так что она отомстила нам, съев всё на столе и удалившись на боковую с Дороти в охапке.

Мне не спалось; москиты залетали без приглашения; а профессору Смаул приснилось, будто она стая волков, и она заскулила во сне.

- Она ничего, а? - восхитился Уильям, пробуждённый ото сна её чудны́ми звуками.

Дороти, весьма напуганная, выбралась из своей палатки, где её соседка продолжала ворчать во сне, и мы с Уильямом вынесли ей тёплые вещи.

Только настоящая красотка способна выглядеть так прелестно, сонно отогреваясь одеялом.

- Вы точно в порядке? - поинтересовался у неё я.

Чтобы убедиться, я измерил её пульс. В течение часа он ускорялся и замедлялся, но не настолько, чтобы встревожить её или меня. Затем она вернулась в палатку, а я остался у костра один.

Ближе к полуночи я вдруг ощутил тот странный, далёкий гул, который вчера уже раздавался. Как и прежде, вибрация нарастала в застывшем воздухе, становясь громче, пока не превращалась в звук, а затем затихала в безмолвие.

Я поднялся и укрылся в палатке.

Уильям, бледный как смерть, лежал в своём углу и рыдал во сне.

Я безжалостно разбудил его, и он сел, хмурясь, но наотрез отказался рассказывать о своём сне.

- Если это было то третье, что ты увидел... - начал было спрашивать я. Но он рявкнул на меня, будто вспугнутый зверь, и мне осталось лишь попытаться заснусь, ворочаясь и размышляя.

На следующее утро пошёл дождь. Мы с Дороти сходили проверить ловушку на дингу, но в ней никого не оказалось. Мы хотели было укрыться от дождя под вековым деревом, но профессор Смаул забраковала эту идею и отправила меня добыть свежего мяса для наших запасов.

Я вернулся, злой и промокший, с дюжиной куропаток и зайцем-беляком - в летней бурой шубке - и Уильям мерзко их приготовил.

- На вкус как перья! - возмущённо прокомментировала профессор Смаул.

- Каждому своё, - заметил я, покачав головой, - Мне лично перья не по вкусу.

- Вечером жду ваше заявление по собственному! - закричала профессор Смаул в сухой злобе.

Я передал ей оладьи, весело улыбаясь, и праздно сжал ладонь подле меня. Неожиданно это оказался потный кулак Уильяма, и мы с Дороти рассмеялись до слёз, попавших в кофе профессора Смаул - отчего та взбесилась ещё больше и потребовала моё заявление пять раз за вечер.

На следующий день снова заморосило. Профессор Смаул пожаловалась на готовку, потребовала моего увольнения и наконец пошагала изучать лес, за шкирку утащив за собой Уильяма. Дороти и я сели под самым высоким деревом, которое только нашли.

Не помню, о чём мы говорили, когда нас прервал странный звук. Мы навострили уши.

Он звучал будто колокольчик среди деревьев - динь-дон, динь-дон, динь-дон! - тихий, умиротворяющий, приятный перезвон, то приближающийся, то замолкающий.

От восторга я приобнял Дороти:

- Это же звон дингу! - прошептал я, - Вот откуда её название, передаваемое через дремучие века, подобно имени левиафана и тушканчика. Её назвали в честь её звонкого голоса! Дорогая! - воскликнул я, позабыв краткость нашего знакомства, - о нашем открытии прозвенит весь мир!

Держась за руки, мы прокрались сквозь лес к нашей ловушке. Внутри находилось живое существо, которое перепугалось нашего приближения и стало описывать панические круги по загону, издавая тревожный звон, подобный целой гирлянде колокольчиков.

Я поймал причудливое и прелесное создание; оно не попыталось ни укусить, ни оцарапать меня, а лишь сжалось в моих руках, дрожа и поглядывая.

Обрадованный этим чудесным кротким зверьком, я аккуратно донёс его до лагеря и положил на свою постель. Держась за руки с Дороти, мы стояли, очарованные видом животного, до сих пор считавшегося вымершим.

- Невозможно поверить, - вздохнула Дороти, подперев белыми ладонями подрободок и заворожённо рассматривая дингу.

- Да, - торжественно согласился я, - ибо мы с тобой, дитя, находимся пред ликом легендарной дингу - Dingus solitarius! Так продолжим же вкушать её присутствие, её величие, её благость...

Дороти зевнула, настолько моя речь захватила её.

Мы всё ещё безмолвно восхищались дингу, когда профессор Смаул ворвалась в палатку манежным галопом, рявкая, что немедля подать ей кодак и блокнот.

Дороти победно ухватила её за плечо и показала на дингу, перепуганную до смерти.

- Что такое! - сердито воскликнула Смаул. - Это - дингу? Чушь!

- Мадам, - твёрдо сказал я, - Это действительно дингу, то есть монодактиль - смотрите, всего одно копытце!

- Ерунда! - возразила она, - Копыт четыре!

- "Четыре"! - лишь повторил я.

- Да - по одному на каждой ноге!

- Несомненно, - заметил я, - вы же не считаете монодактиля животным с одной ногой и одним копытом!

Но она лишь едко рассмеялась и сказала, что это сурок.

Мы поспорили, пока я не осознал причину её упрямства. Обделённая женщина хотела найти дингу первой и считаться её первооткрывателем.

Я взял дингу на руки и осторожно встряхнул её, пока звонкий возмущённый динь-дон не наполнил наши уши беспорядочной арией.

Побледнев от злости из-за моего неоспоримого доказательства видовой принадлежности дингу, профессор Смаул лишь схватила свой фотоаппарат и блокнот:

- У меня нет времени на вашего певчего сурка! - крикнула она и выпрыгнула из палатки.

- Что ты нашла? - окликнула её Дороти, выбежав следом.

- Мамонта! - победно гаркнула профессор Смаул. - Сейчас я его сфотографирую!

Ни Дороти, ни я не поверили её словам. Мы молча проводили взглядами отступление рассерженной женщины.

С этих строк, увы, скорбная тень падает на мой текст. Я никогда не испытывал симпатии к профессору Смаул, но всё же - как бы я был рад не документировать следующий эпизод, если бы только не мой обет, которого я пока что придерживался, излагать лишь факты без прикрас.

Как я уже сказал, ни Дороти, ни я ей не поверили. Не знаю, почему, разве что мы тогда ещё не свыклись с мыслью, что мамонты по-прежнему обитают на планете. Итак, когда профессор Смаул скрылась в лесу, петляя среди кустарника словно растревоженная наседка, мы спокойно отнеслись к её побегу. Неподалёку росло огромное дерево - приятное укрытие от дождя. Под ним мы и сели, хотя припекало солнце.

То был один из тех чу́дных деньков на природе, когда весь лес дремлет, тени спят, и каждый листочек прикорнул. Сквозь замерший полог крон мозаичный свет упокоенно согревал травы; лесная мошкара не вилась роями, а отдыхала на кончиках тоненьких веточек.

Жара стояла столь сладостно и пряно; солнце пробудило нежные запахи смолы и древесного сока, растопив их, пока те не выделились через поры в душистой коре.

Солнце село за деревьями; лес дёрнулся во сне; рыба заплескалась в озере. Наваждение развеялось. Вот и ветер начал подниматься где-то далеко в неизведанной земле. Я заслышал его приближение, всё ближе и ближе - резкие порывы, становящиеся тяжелее и резче на подступах к нам - вихрь, цепляющий далёкие ветки - ураган, стучащий лесными лапами, ближе и ближе. Хруст! И ураган превратился бурю, сносящую деревья словно хворост. Хруст! Грохот! Гром! Гром!

Но был ли это ветер?

Под гремящий рокот я вскочил, уставившись в лесной пейзаж, и в ту же секунду из рушащегося леса выбежала профессор Смаул, придерживая юбки, выкидывая тонкие ноги словно велосипедные спицы. Я крикнул ей, но грохот проглотил мой голос. Затем сама земля заходила ходуном, и со стремительностью и громогласностью торнадо колоссальный зверь вырвался из-за деревьев прямо на нас - мрачная громада, расчищающся за собой лес.

Два огромных костяных полумесяца росли из его головы; его спина возвышалась вровень с колышущамися кронами. Раз он протрубил с силой пушечного выстрела, раздающегося со стен крепости.

Чудище пролетело мимо словно гром, уносящийся к краю земли. Хруст! Бах! кричали деревья под напором грозовых залпов, удаляющихся, удаляющихся, далёких, пока, наконец, они не затихли и не исчезли, оставив лишь поражённый лес, отзывающийся эхом падающих поломанных веток.

Тем вечером посреди брошенного лагеря пряталась взволнованная молодая пара, аукая тихонько то профессора Смаул, то Уильяма Спайка. Я говорю "тихонько", потому что так оно и было; мы не хотели случайно вы́кликать мамонта. Но отвечало нам украдкой лишь эхо над озером; и полная луна вышла над верхушками деревьев посмотреть на нас. Но на что было смотреть? Дороти кропила искренними слезами моё плечо, а я, не решающийся разжечь костёр, кутался с ней в один плед, зыркая в окружающий мрак.

Продрогший до мозга костей, я смотрел на серую зарю, занимающуюся на востоке. В глуши проснулась первая утренняя птица. Ближайшие ко мне деревья подёрнулись пеленой, и серебристое облако тумана выплыло над озёрной гладью.

Всю ночь мрак вибрировал тем же странным монотонным звуком, который я услышал в первую ночёвку около входа в неизведанную землю. Даже когда звук стих, мой мозг будто продолжал слышать эхо, тихо звенящее в ушном лабиринте.

Иногда от звука остаётся призрак, возвращающийся снова и снова много после того, как сам звук прекратит своё существование. Именно такие глухие отражения давно умолкшего голоса тревожили прозрачную тишину, звуча беззвучными отзвуками.

Полагаю, я понятно объяснил.

Прошла жуткая ночь; утро подсветило восток; серый дневной свет прокрался в лес, перекрасив тени бледной акварелью. Уже почти наступил полдень, когда солнце начало просвечивать сквозь тонкую паутину тумана - бледное пятно позолоты в зените.

В этом болезненном свете я кое-как свернул палатки, собрал наши вещи и взвалил их на пятерых мулов. Дороти отважно мне помогала, всхлипывая каждый раз при упоминании профессора Смаул и Уильяма Спайка, но не умеряя своего трудолюбия, пока мулы не были нагружены и готовы двигаться в путь. Бог знает куда.

- Куда мы пойдём? - жалобно спросила Дороти, сидя на бревне с дингу на коленях.

Одно было точно: эта кишащая мамонтами земля не годилась для женщин, что я ей и сказал.

Мы усадили дингу в корзинку и подвязали её на шею ведущему мулу. Сразу же встревоженная дингу начала звенькать, словно пастуший колокольчик. Это мгновенно подействовало на мулов, и они смурно выстроились за своим предводителем и двинулись вслед колокольчику. Мы с Дороти, держась за руки, замкнули процессию.

Никогда не забуду эту лесную сцену: серый свод небес, плывущий в тумане, сквозь который косо поглядывало солнце; высокие сосны, колышущиеся во мгле; колонна целеустремлённых мулов; глухое позвякивание кроткой дингу в раскачивающейся корзинке; и Дороти, в размокшем от росы килте, бредущая через белый сумрак.

Мы двигались по жуткой ураганной просеке, проложенной мамонтом, но не нашли ни следа его человеческих жертв - ни пятнышка профессора Смаул, ни единой тютельки Уильяма Спайка.

И здесь я бы рад закончить данную главу, если бы только мог; я бы с охотно оставил себя там, в туманном лесу, обнимая стройное тело моей милой спутницы, в конце процессии мулов под тихий звон дингу - но снова суровая тень ложится на мои страницы, и факты требуют рассказать всё, а я, раб дотошности, обязан припомнить свой обет усердного служителя истины.

Ближе к закату - или тому бледному подобию заката, которое погрузило лес в потустороннюю, бесцветную мглу - след бесчинств мамонта внезапно вывел нас из леса к огромному простору воды.

То было одинокое место: на севере поднимался хаос мрачных вершин, кучных словно грозовой фронт вдоль горизонта; на восток и на юг расстилалась темнеющая глушь, словно саван. На запад, выползая из-под наших ног и теряясь в тумане, серая водяная пустошь волновалась под угрюмым небом, и пологие волны расплёскивались о жмущиеся камни, отягощённые тиной.

Тогда я понял, почему след мамонта упёрся прямо в озеро, поскольку с обеих сторон под пеленой тумана тянулись чёрные, вязкие хвойные болота. Я попытался пересечь трясину в поисках тверди, но лишь тревожил ряску, заставляя поверхность болота трястись словно желе в миске. Шест, пробующий дно, тонул в бездонном омуте.

Несколько обеспокоенный, я вернулся на твёрдую землю и оглянулся в уверенности, что единственной оставшейся дорогой была та, по которой мы пришли. Но здесь я ошибался, ведь ведущий мул уже вошёл в воду, а другие вереницей двинулись следом.

Ширину озера мы предсказать не могли, поскольку полоска тумана преграждала обзор словно занавес. Однако мулы уверенно шагали вперёд в эту пологую, мелководную пустоту - хлюп! хлюп! - ровной колонной. Их контуры уже расплывались в тумане, так что я поторопил Дороти скорее избавиться от обуви и чулков.

Она успела раньше, так как мне пришлось расшнуровывать охотничьи сапоги, и первой вошла в воду, в дрожащем килте, осторожно ступая белыми ножками. Через секунду я был рядом с ней, и мы побрели вместе, проверяя глубину шестами.

Когда вода дошла Дороти до коленей, я тревожно остановился. Но когда мы попыталась вернуться к берегу, то не нашли пути, ведь сплошной туман укутал всё, а дно уходило вниз с каждым шагом.

Я замер, стараясь расслышать мулов. Далеко в тумане звучало глухое хлюпанье, отчётливо удаляющееся. Вскоре звук исчез, и ко мне подобрался тихий ужас, от которого кровь застыла в каждом сосуде каждого члена моего тела. Шаг направо - и вода доставала мне до колен; шаг налево - и холодный водяной обруч охватывал мне грудь. Вдруг Дороти закричала, и миг спустя ей ответил далёкий крик - далёкий, прелестный крик, будто раздающийся с неба в симфонии всех ветров. Вдруг завеса тумана перед нами подсветилась с другой стороны; по пелене мглы задвигались тени - контуры деревьев и травянистого берега, стайки вспугнутых птичек. На водянистой ширме под красивыми деревьями прошли силуэты мужчины и женщины, обнимая друг друга за плечи; рядом с ними мирно паслись пятеро мулов; дингу резвилась поблизости.

- Мираж! - пробормотал я, но не услышал собственного голоса. Постепенно свет за туманом угас; мгла вокруг нас порозовела, затем рассеялась, открывая милю за милей безбрежного, уходящего вдаль моря, пока, словно росчерк карандашом, линия горизонта не разделила небо и море, и перед нами оказался океан, из которого поднималась снежная гора - или же гигантский айсберг из молочного льда - ведь он двигался!

- Боже правый, - закричал я, - оно живое!

При звуке моего ошалелого голоса снежная гора стала колонной, упирающейся в облака, и волна золотистого зарева осветила фигуру до колен! Фигуру? Да - поскольку колоссальная рука простёрлась по небу, затем элегантно изогнулась к голове красоты неимоверной - к женской голове, с глазами словно голубые небесные озёра - да, прекрасная женская фигура, стоящая от неба до земли, по колено в море. Вечерние облака плыли по её лбу; её сияющие волосы освещали низлежащий мир закатным светом. Затем, прикрыв белой ладонью очи, она нагнулась, а другую руку погрузила в море, посылая к нам волну. Та устремилась в нашу сторону с са́мого горизонта - круги, ставшие бурунами, затем могучим водяным валом, подхватившим нас в водовороте пены, уносящим вперёд, всё быстрее и быстрее, сквозь вёрсты брызг, пока сознание не покинуло нас, лишив чувств.

Но прежде, чем я лишился чувств окончательно, я снова услышал тот странный голос - ту прелестную, вибрирующую симфонию, приближающуюся по пенным водам, наполняющую землю и небо беззвучной вибрацией.

В тот момент я понял, что это был зов Духа Севера, гонящий нас обратно в мир живых.

***

Оглядываясь сегодня на те дни, пока мы не выбрались к форпосту Хадсон-Бэй близ Гравел-Ков, я склонен считать, что ни я, ни Дороти не пребывали в здравом уме - или, если всё же пребывали, то наши здравые умы пострадали не меньше, чем наша одежда. Помню, как стрелял куропаток, и мы их ели; вспышки памяти подсказывают о нескончаемом ливне среди безбрежного сумрака мрачных лесов; о пасмурных днях в туманной тундре, бурлящих гейзерах, откуда поднимались тысячи испуганных диких уток; затем низкорослый болиголов, затем опять лес. Я даже не помню момента, как мы наконец снова вышли на гладкий след ледника Грейама, пробрались через горный перевал, покинули неизведанную землю и вернулись в божий мир.

Охотники племени элбонов довели нас до форпоста, и все обращались с нами очень учтиво - это я помню, как раз перед погружением на несколько недель в болезненную лихорадку, которую я, по счастью, пережил, не приходя в себя.

Занятно, что профессор Ван Твиллер не особенно пострадала, физически, поскольку я тащил её дни напролёт на спине. Но наше ужасное путешествие вызвало потрясение, проявлявшееся в виде невроза даже после её возвращения в Нью-Йорк, пока богатый и известный психолог, занимающейся её проблемой, не изволил увезти её на курорт и жениться на ней. Всё же интересно... но, как я уже говорил, подобным спекуляциям не место в данном строгом изложении.

Однако многие, полагаю, могут предположить о судьбе покинувших нас профессора Смаул и Уильяма Спайка, а также мулов и кроткой дингу. Лично я убеждён, что красноречивые силуэты, которые я увидел на потустороннем полотне тумана, были отброшены вознесёнными созданиями в неком земном раю - чудесный мираж, который мы увидели лишь в качестве бесцветной игры теней, парящих меж морем и небом.

Так или иначе, ни профессор Смаул, ни её Уильям Спайк так и не вернулись; ни одна экспедиция не нашла ни следа ни мула, ни дамы, ни Уильяма, ни кроткой дингу. Следующая экспедиция, снаряжаемая Барнард-колледжем, намерена зайти ещё дальше. Полагаю, что, когда придёт время, от меня ожидается добровольное участие. Но профессор Ван Твиллер замужем, и Уильям и профессор Смаул шли к тому же, и в целом, учитывая мамонта и то гигантское, величественное видение, склонившееся от зенита к океану и отправившее белой ладонью девятый вал - скажу, приняв во внимание все эти различные моменты, что всё же предпочту остаться в Нью-Йорке и писать в научные журналы. Кроме того, конфуз на Парижской выставке поумерил даже мой энтузиазм учёного юноши. А что касается недавней экспедиции во Флориду, то бог свидетель, я готов отправиться снова - нет, я даже уже составляю план спасения - но хотя я готов пойти на любой риск ради моего любимого начальника, профессора Фарраго, я всё же не склонен беспардонно влезать в личное, чем, я считаю, является вопрос профессора Смаул и Уильяма Спайка.

Но не будем забегать вперёд. Изложенное далее - это свидетельство очевидца того шокирующего скандала, случившегося во время недавней выставки в Париже.