В поисках неизведанного

Капитан дока

IV

Отужинал я славно - точнее, славно бы отужинал, если представить тот же стол без Хальярда, а лишь с говяжьей вырезкой, медсестричкой и мной самим. Как же девушка была хороша, со своей трогательной манерой опускать голову, но смотреть исподлобья глазами-омутами в ответ на слова собеседника.

А вот Хальярд был просто невыносим в своих прелых шалях, чавкая над своим бульоном. Но помимо этого, стол вышел отменный, а вино заслуживало всяких похвал.

- Ха! - наконец сорвался старик, - Меня уже тошнит от этого клятого супа. Наполните-ка лучше мой бокал...

- Бордо вам очень вредно, - сказала медсестричка.

- Коль помирать, так хотя бы за ужином, - заметил он.

- Само собой, - согласился я, протягивая руку к декантеру, однако это ничуть не приободрило старика.

- И курить я не могу, - прорычал он, зябко кутаясь в шали, пока не стал похож на портрет Ричарда Третьего.

Тем не менее, он любезно протянул мне коробку сигар, из которых я взял одну - и машинально поднялся из-за стола, когда мимо меня проскользнула медсестричка и скрылась за дверью в небольшой гостиной.

Некоторое время мы сидели молча. Хальярд сердито снимал крошки со скатерти, даже не смотря в мою сторону; а я, уставший с пешей дороги, отдыхал в кресле, безмолвно наслаждаясь одной из лучших сигар в моей жизни.

- Что ж, - прохрипел он наконец, - Что вы думаете о моих гагарках - и о моём слове?

Я ответил, что и то, и другое безукоризненно.

- А ведь называли же меня мошенником в вашем музее, а? - надавил он.

Я согласился, что слышал нечто подобное. А затем решил не лукавить и признался, что это я и усомнился в письме Хальярда; и что начальник, профессор Фарраго, отправил меня против моей воли, и что теперь я готов с радостью признать, что господин Хальярд - настоящий спаситель человечества.

- Чепуха! - ответил он, - Что хорошего человечеству будет от нелепой косолапой птицы?

Но всё же он остался удовлетворён и изволил попросить меня, вполне дружелюбно, снова налить ему бордо.

- Всё кончено - сказал он, - Нормальную еду и выпивку мне нельзя. Когда-нибудь я так взвою, что хватит удар, и тогда...

Он прервался, чтобы зевнуть.

- Тогда, - продолжил он, - моя медсестричка выпьет моё бордо и вернётся к цивилизации, где люди вежливы.

Несмотря ни на что, мне стало жалко вздорного старика. Ему мало что оставалось в жизни, во всяком случае какой он понимал жизнь.

- Я оставлю ей этот дом, - сказал он, поправляя шали, - Она этого ещё не знает. И состояние я оставлю ей. Этого она тоже не знает. Господи, да что же она за женщина такая, что терпит мой нрав за пару долларов в месяц!

- Мне кажется, - ответил я, - что отчасти из-за бедности, отчасти - из сострадания.

Он поднял на меня глаза, нездорово улыбаясь.

- Думаете, она меня жалеет?

Но он не дал мне ответить и перебил:

- Я не размазня-сентименталист и не позволю никому жалеть меня, слышите?

- О, мне вас ничуть не жаль, - поспешил уверить я, и впервые за всё время Хальярд рассмеялся искренне, без издёвки.

Мы оба повеселели после этого. Я пил его вино и курил его сигары, а он, похоже, угрюмо наслаждался этим зрелищем.

- Если бы молодость знала... - заметил он.

Я не сомневался, что ремарка была направлена мне, так что проигнорировал.

Повозившись с шалями, он нахмурился и спросил о моём возрасте.

- Двадцать четыре, - ответил я.

- Молоко на губах не обсохло, а? - сказал он.

Поскольку я не прореагировал, он повторил.

- Увольте, - сказал я, - Бесполезно пытаться задеть меня. Я вижу вас насквозь: спор для вас что хороший коктейль - но со мной вам придётся довольствоваться бульоном.

- Вы несносны! - разгневанно прохрипел он.

- Называйте как хотите, - невозмутимо ответил я, - Я не собираюсь суетиться на ваш счёт. Но так или иначе... - подытожил я, - мне кажется, вы могли бы составить приятную компанию, если бы захотели.

Это предположение как будто застало его врасплох - во всяком случае далее он молчал; я спокойно докурил сигару и кинул огрызок в пепельницу.

- Итак, - сказал я, - Какую цену вы просите за своих птиц, мистер Хальярд?

- Десять тысяч долларов, - отрезал он со зловредной ухмылкой.

- Вам пришлют заверенный чек, когда птицы будут доставлены, - ровно ответил я.

- Только не говорите, что согласились на эту сумасбродную цену - хотя знайте, я не возьму ни центом меньше - но боже правый, неужели в вас не осталось ни капли задора? - воскликнул он, почти приподнявшись из-под покрова шалей.

От его жалкого стремления хоть о чём-нибудь поспорить меня пробило на смех, и он уставился на меня, открыв рот и явно начиная закипать.

Затем он схватился за колёса своей коляски и удалился прочь, обезмолвев от злости, а я, всё ещё посмеиваясь, отправился в гостиную.

Там под лампой сидела медсестричка, занимаясь шитьём.

- Не сочтите за дерзость... - начал я.

- Дерзость города берёт, - сказала она, опустив голову, но подняв взгляд.

Так что я присел неподалёку, туповато улыбаясь, как всякий человек, поощрённый вниманием.

- Несомненно, вы стегаете платочек - заметил я.

- Несомненно нет, - ответила она, - Это ночной колпак для мистера Хальярда.

Моё воображение нарисовало Хальярда в ночном колпаке, взбешённого до чёртиков, и я чуть снова не расхохотался.

- Подобно королю Ивето, он ляжет спать в короне! - пошутил я.

- Так говорил ещё, должно быть, сам король Ивето, - заметила она, продевая нитку в иголку.

Её досадный укор попал в цель. До чего же огромными и красными бывают уши.

Чтобы остудить их, я решил пройтись по веранде; и вскоре медсестричка тоже вышла наружу и села в плетёное кресло. Наверное, она сожалела об упущенной возможности стать объектом флирта.

- Я так мало общаюсь с людьми - такая радость поговорить с кем-то из внешнего мира, - сказала она, - Если вы не против, я бы оценила вашу компанию.

Я был настолько не против предоставить ей свою компанию, что потерял дар речи, пока она не спросила меня:

- Расскажите, как идёт жизнь в Нью-Йорке.

Так что я присел на ступеньки и стал рассказывать о своём уголке света, пока она шила в тусклом отблеске из окон гостиной.

Она своеобразно кокетничала, очаровательно по-особенному делая то, что делают другие. Например, один раз она уронила иголку, а в другой раз мы оба на локтях и коленях искали её напёрсток.

Однако за описанием подобного обратитесь лучше к современной классике.

Я старался быть интересным собеседником по мере сил - возможно, менее интересным, чем любой молодой человек смеет о себе думать. Однако мы мило беседовали, пока я не спросил её осторожно о капитане дока, которого все загадочно упоминали.

- Я не хочу говорить о нём, - отрезала она со строгостью, которой я в ней не подозревал.

Я, конечно же, после такого не мог продолжать расспрос - и не собирался - так что решил рассказать о фигуре, которую увидел на вершине утёса пополудни, и как это создание соскользнуло по отвесному утёсу подобно змее.

К моему удивлению, она попросила прекратить мой рассказ, да таким холодным тоном, что возражения представлялись немыслимыми.

- Это оказался всего лишь калан, - попытался объяснить я, предположив, что ей просто не по душе змеи.

Но объяснение прозвучало втуне, и я с ужасом осознал, что оказал отталкивающее впечатление.

"Похоже, ей не по нраву ни я, ни мои истории", - подумал я, - "Но, возможно, она просто слишком юна для них."

Так что я простил её - ведь как не простить такую красоту - и удалился, высказав уверенность, что мистер Хальярд наверняка укажет мне мою комнату.

Хальярд был в библиотеке. Когда я вошёл, он чистил револьвер.

- Ваша комната соседняя от моей, - сказал он, - Приятных снов, и прошу вас не храпеть.

- Тешу себя надеждой на обоюдность, - ответил я вежливо.

Заметив, как вскипел собеседник, я поспешил ретироваться.

Я проспал всего два часа, когда меня разбудило движение в спальне и свет в лицо. Я резко сел, подслеповато уставившись на Хальярда в халате и ночном колпаке, одной рукой сжимавшего колесо каталки, а другой - старательно водившего свечкой над моей головой.

- Мне чудовищно одиноко, - сказал он, - Пойдёмте же, поговорите со мной нахально, как вы умеете.

Я возражал всем существом, но старик выглядел таким изнурённым и щуплым, таким брошенным и озлобленным, таким тоскливо нелепым, что я встал с кровати и освежился горстью холодной воды.

Затем я вернулся в кровать и подоткнул подушки на манер спинки кресла, готовый пуститься в споры ради малейшего проблеска в несчастной жизни старика.

- Нет, - обходительно возразил он, - Я слишком разволновался для споров, но спасибо за ваше любезное предложение. Лучше я вам кое-что расскажу.

- Что? - подозрительно уточнил я.

- Позвольте спросить, вы когда-нибудь видели человека с рыбьими жабрами?

- Жабрами? - переспросил я.

- Да, жабрами! Так видели?

- Нет, - рассерженно ответил я, - Да и вы тоже.

- Да, и я не видел, - сказал он неожиданно спокойно, - Но человек с рыбьими жабрами существует и живёт в океане недалеко отсюда. О, не смотрите так - все знают цену моему слову, и если я говорю, что есть такой человек - или нечто сходное с человеком - и большое, в ваш рост, серого галечного цвета, с мерзкими багровыми жабрами, как у рыбы! - то, значит, у меня имеется надёжный свидетель моим утверждениям!

- Кто? - ехидно уточнил я.

- Кто свидетель? Моя сиделка.

- Вот как! Она видела серого человека с жабрами?

- Да, видела. А также Френсис Ли, начальник слюдяной шахты в Порт-оф-Вейвс. А также десяток других рабочих с шахты. Нет, не смейтесь, молодой человек. Эта история для нас не новости, и любой расскажет вам о капитане дока.

- Капитан дока! - воскликнул я.

- Да, серое существо с жабрами, подобное человеку и - господь свидетель! - являющееся человеком - это капитан дока. Спросите любого рабочего в Порт-оф-Вейвс, отчего бурлит вода около днищ лодок на верфи и что развязывает швартовочные канаты, привязывая их по-другому к рассвету! Спросите Френсиса Ли, что бежало и скакало туда-сюда по мелководью на закате в прошлую пятницу! Спросите любого на побережье, что за создание забирается на утёсы как человек, но скатывается вниз как калан...

- Это я видел! - вырвалось у меня.

- Видел, значит? Так что это было?

Отчего-то я промолчал, хотя на ум пришло немало объяснений.

Подождав, Хальярд объявил:

- Капитан дока, вот что это было.

Я безмолвно уставился на него.

- Поймите меня правильно, - скуксился он, - Я не считаю капитана дока гоблином, водяным или подобной мурой. Также я не считаю его обманом зрения.

- Чем же вы его считаете? - спросил я.

- Я думаю, это человек - мне кажется, это ветвь человеческой расы, вот что я думаю. Позвольте рассказать кое-что: глубочайшая точка Атлантического океана имеет около пяти миль в глубину - и я полагаю, вам известно, что это место находится всего в четверти мили от наших берегов. Если не ошибаюсь, британское исследовательское судно "Галл", под капитаном Маротте, обнаружило и прозондировало это место. Так или иначе, оно есть, и я считаю, что эти тёмные глубины населены остатками последней расы подводных людей!

На сей сказочный вздор я не посчитал нужным отвечать.

- Не верьте, если хотите, - огрызнулся он, - Но вот что я знаю точно: капитан дока взял за привычку ошиваться в моей бухте, и ему приглянулась моя сиделка! Я этого не потерплю! Я прострелю ему череп при первой возможности! Плевать, человек ли он - от столь небывалого убийства я, пожалуй, не откажусь!

Я уставился на него неверящим взглядом, но старик уже распалился, и я решил оставить свои мысли при себе.

- Да, эта серая тварь с жабрами вовсю бурлит, скалится и фырчит подле моей сиделки - когда та прогуливается, отплывает на лодке, отдыхает на пляже! Ух! Как же меня это бесит! Я подобного не потерплю, слышите?!

- Да, - сказал я, - Я вас понимаю.

И перевернулся на другой бок, съёжившись от смеха.

За моей спиной хлопнула дверь спальни. Я успокоился и поднялся, чтобы закрыть окно, через которое задувал холодный континентальный ветер, донося солёные брызги до самой кровати.

Небесный свет, который иногда оставляют за собой звёзды перед рассветом, трепетно и пленительно осветил пляж и бухту. Я вслушался в течения под мягким рокотом волн, отчётливые как никогда. Затем, закрыв окно и взглянув в последний раз на прибой, я заметил человека, стоящего по лодыжки в воде, совершенно одного. Но... человека ли? Поскольку фигура вдруг кинулась по пляжу на четвереньках словно жук, подрагивая конечностями, будто усиками. Прежде чем я успел открыть окно, существо скрылось в волнах, и я, выглянув в сырое утро, увидел лишь плоскую поверхность прибоя - и услышал лишь бурление пены на мокром песке.