Мемуары бывшего раба

Глава IV. Помогать людям

После первого учебного года в Хэмптоне я столкнулся с ещё одной трудностью. Большинство учащихся проводили каникулы дома. Денег отправиться домой у меня не было, но и остаться в общежитии не представлялось возможным. Тогда очень немногим ученикам позволяли оставаться в институте на время каникул. Мне было тяжко и завидно видеть, как другие собираются домой. Мне не хватало денег уехать не то что домой, но даже хотя бы куда-нибудь.

Некоторым образом мне удалось заполучить ненужное, слегка потёртое пальто, которое показалось мне довольно ценным. Я решил продать его, чтобы заработать немного денег на дорогу. В мальчишеской попытке сохранить лицо перед другими учениками я скрывал своё плачевное денежное положение и свою неспособность уехать на каникулы. О пальто я рассказал нескольким горожанам и кое-как убедил одного цветного мужчину, чтобы тот навестил меня в общежитии и посмотрел товар. Я с воодушевлением ждал его визита. Рано утром следующего дня явился мой потенциальный покупатель. Внимательно рассмотрев вещь, он спросил меня о цене. Я сказал, что оцениваю пальто в три доллара. Поначалу он согласился, но затем бросил через плечо: "Вот как мы поступим - я заберу пальто и заплачу пять центов, а остальную сумму - как только раздобуду". Несложно представить мою реакцию.

На этом закончились мои надежды уехать на каникулы из Хэмптона. Я так хотел отправиться куда-нибудь, чтобы поработать и хотя бы накопить на долгожданные предметы гардероба и вещи первой необходимости. Через несколько дней почти все учащиеся и преподаватели разъехались по домам, что удручало лишь сильнее.

После нескольких дней поисков в Хэмптоне и в окрестностях я наконец-то устроился в ресторан на форте Монро. Однако оплата лишь немногим превышала стоимость проживания. По вечерам и на обеденном перерыве я выкраивал всё возможное время для чтения и самообразования. За лето мне удалось немало освоить.

Отправляясь на заработки после первого учебного года, я оставался должен институту шестнадцать долларов. Больше всего я надеялся за лето накопить денег и закрыть этот долг. Для меня это было делом чести, и я даже не подумывал вернуться на второй учебный год должником. Я экономил на всём, на чём только мог - сам стирал вещи и обходился без некоторых предметов одежды - и всё равно к концу лета шестнадцати долларов у меня не было.

Однажды во время последней недели работы в ресторане я нашёл под столиком свежую, хрустящую десятидолларовую банкноту. Я едва не лопнул от счастья! Но поскольку заведение принадлежало не мне, я посчитал правильным показать находку хозяину. Он обрадовался моей честности, но безучастно объяснил, что как владельцу ресторана, все бесхозные вещи положены ему, и забрал банкноту. Признаюсь, это стало очередным тяжёлым ударом. Не скажу, что я отчаялся - вообще смотря сейчас на свою жизнь, не припоминаю, чтобы я когда-либо бросал начинание. К каждой задаче я приступал с уверенностью, что смогу добиться успеха, и не слушал многочисленных людей, всегда готовых объяснить бесперспективность намерения. Я решил смириться с ситуацией. В конце недели я пошёл к казначею Хэмптонского института, генералу Дж. Маршалу, и честно рассказал о своём положении. К моей радости он разрешил мне продолжить обучение под честное слово, что при первой возможности я оплачу долг. Во второй год обучения я продолжал трудиться уборщиком.

Книжные знания, которые я выучил в Хэмптоне, были лишь частью получаемого мной образования. На второй год меня поразила самоотверженность учителей. Казалось невероятным, как кто-либо может настолько вырасти над собой, чтобы радоваться жизни лишь помогая другим. К концу второго года я начал по-настоящему понимать, что величайшее счастье происходит от величайшей помощи. С тех пор я несу этот урок по жизни.

Другим важным уроком стала практика с лучшими породами скота и домашней птицы. Мне кажется, никто из учеников, кому довелось работать с этими великолепными животными, не мог просто успокоиться на удовлетворительной отметке.

Но, возможно, самым важным за второй год стало понимание пользы и ценности Библии. Мисс Натали Лорд, учительница родом из Портленда (Мэн), научила меня любить Библию и пользоваться ею. Раньше я не думал особенно об ней, но после занятий приучился с наслаждением читать её не только ради духовного напутствия, но и в качестве литературы. То, что я выучил с её страниц, настолько отпечаталось во мне, что до сих пор, находясь дома, я в любых обстоятельствах ежедневно прочитываю главу или отрывок главы по утрам, перед началом дневных трудов.

Тем, что я умею по части публичных выступлений, я во многом обязан мисс Лорд. Когда она увидела во мне интерес к ораторству, то в частном порядке дала мне несколько уроков по дыханию, интонации и произношению. Публичное изъяснение само по себе никогда меня не привлекало, а точнее - едва ли я могу назвать что-либо столь же бесполезное и разочаровывающее, как пустое излияние на публику; но с раннего детства я мечтал сделать что-то полезное для мира, а затем открыто говорить об этом.

Дискуссионные клубы в Хэмптоне не уставали меня радовать. Они проводились вечерами по субботам - и за всё время в Хэмптоне не припомню, чтобы пропустил хоть одну встречу. Я не только посещал их еженедельно, но и лично поспособствовал в создании нового клуба. Я заметил, что после обеда, до вечерних занятий, выдавалось двадцать минут, которые юноши обычно проводили в бесцельных пересудах. Нас собралось двадцатеро с целью воспользоваться этим временем для дискуссий и ораторской практики. Уверен, мало кто с той же пользой и увлечённостью проводил двадцать минут, как мы.

После второго учебного года в Хэмптоне благодаря скромной сумме, которую мне выслали мама и брат, а также небольшому подарку от одного из учителей, я смог вернуться на лето в Молден, в Западную Вирджинию. Приехав, я обнаружил, что солеварня остановилась и шахта закрыта ввиду "забастовки". Судя по всему, это происходило всякий раз, когда рабочим удавалось накопить на два-три месяца вперёд. Во время забастовки они, конечно же, спускали все накопления и часто возвращались на ту же зарплату в долгах или переезжали к другой шахте за свой счёт. Так или иначе, по моим наблюдениям, забастовка обычно заканчивалась не в пользу шахтёров. До повсеместных забастовок мне случалось знать шахтёров с неплохим банковским счётом, но как только в дело вступили профсоюзные агитаторы, даже расчётливые рабочие лишились своих накоплений.

Мама и вся семья, конечно, были очень рады видеть меня и мой рост над собой за время двухгодичной разлуки. Праздновала и вся цветная община, особенно старики. Мне надлежало прийти в гости к каждому на торжественный ужин и лично рассказать о своей жизни в Хэмптоне. Кроме того, я должен был выступить в церкви, воскресной школе и на некоторых других собраниях. Однако то, чего я ждал больше всего - работы - я не дождался. Из-за забастовки работы не было. Я провёл почти весь первый месяц каникул в тщетных поисках хоть какого-то заработка, чтобы накопить денег, расплатиться с Хэмптоном и оставить немного для себя.

В конце первого месяца я отправился в местечко на приличном удалении от дома, чтобы поискать работу там - и снова тщетно. Возвращаясь на следующий день ни с чем, всего в одной миле от дома я настолько устал, что решил заночевать в брошенной хижине. Именно там в три часа ночи меня нашёл и разбудил мой брат Джон, чтобы как можно осторожнее поведать печальные новости: этой ночью скончалась наша дорогая матушка.

То был самый скорбный момент моей жизни. Уже несколько лет маме нездоровилось, но я и не мог представить, что всего вчера увижу её в последний раз. Я всегда истово надеялся находиться рядом в её последние дни. Желание облегчить и осчастливить остаток её жизни было одной из главных причин, почему я так хотел уехать на лето из Хэмптона. Мама часто мечтала вслух, что хочет успеть увидеть своих детей образованными и отправившимися во взрослую жизнь.

Почти сразу после смерти матери наше скромное жилище погрузилось в хаос. Моя сестра Аманда, как ни пыталась справляться по хозяйству, но всё же ещё была слишком юной и неопытной, а отчиму не хватало денег, чтобы нанять домработницу. Иногда мы готовили свою еду, иногда обедали так. Помню, что не раз наша трапеза состояла из банки томатов, заедаемых галетами. Наша одежда днями оставалась нестиранной, а быт пребывал в беспорядке. То, пожалуй, был самый удручающий период моей жизни.

Миссис Рафнер, мой добрый друг, о ком я уже рассказывал, всегда охотно принимала меня и не раз помогала в те тяжёлые времена. До конца лета она нашла мне работу, благодаря которой, а также подработке на удалённой угольной шахте, я смог немного накопить денег.

Как-то раз уже показалось, что о возвращении в Хэмптон придётся забыть, но я так хотел продолжить обучение, что не собирался опускать руки без борьбы. Мне очень не хватало тёплой зимней одежды, но тут уж пришлось довольствоваться несколькими вещами, которые сумел достать мой брат Джон. Не считая общей нехватки денег и одежды, я радовался уже тому, что смог сам оплатить дорогу до Хэмптона. Я знал, что на месте я смогу принести столько пользы в качестве уборщика, что как-нибудь протяну год.

За три недели до начала учебного года меня приятно удивило письмо от хорошего друга - мисс Мэри Мэки, директриссы - с предложением вернуться за две недели до начала учёбы, чтобы помочь прибраться в здании и подготовить его к занятиям. Именно этой возможности я и ждал. Так я смог бы поработать в счёт следующего года. Незамедлительно я выехал в Хэмптон.

Эти две недели стали мне уроком, который я никогда не забуду. Мисс Мэки принадлежала к одному из старейших и утончённейших семейств Севера, но все две недели она мыла окна, протирала поверхности и укладывала постельное бельё наравне со мной. Она считала, что к началу учебного года институт должен быть идеальным, без единого пятнышка, и извлекала огромное удовольствие от личного участия. Тот же комплекс работ она выполняла каждый год за время моего обучения в Хэмптоне.

Мне было сложно представить, как женщина её воспитания и статуса могла так радоваться простому труду, направленному на возвышение нуждающейся расы. С тех пор я осуждаю всякую школу для моей расы на Юге, если та не преподаёт учащимся достоинство труда.

В последний год в Хэмптоне я посвящал каждую минуту, не занятую нуждами уборки, старательной учёбе. Я намеревался приложить все усилия и настолько хорошо окончить институт, чтобы меня выбрали одним из спикеров выпуска. Так и случилось. В июне 1875 я окончил полный курс обучения в Хэмптоне. Величайшую пользу Хэмптона для меня, пожалуй, можно разделить на две категории:

Во-первых, знакомство с великим человеком - генералом С. Армстронгом: самой исключительной, волевой и образцовой личностью, которую мне когда-либо посчастливилось встретить.

Во-вторых, в Хэмптоне я впервые понял, зачем нужно образование. Раньше я считал так же, как и большинство представителей моего народа, что после образования начинается прекрасная лёгкая жизнь, свободная от всякого ручного труда. В Хэмптоне я узнал, что труд - благородное дело, которое нужно любить не только из-за оплаты, но и сам по себе, а также за независимость и самодостаточность, приходящие с умением делать то, что нужно обществу. В институте я впервые понял, каково это - жить ради окружающих, и что самые счастливые люди на земле - те, кто помогают другим достичь самореализации и счастья.

По окончании обучения у меня совершенно кончились деньги. Вместе с несколькими другими выпускниками я смог устроиться официантом в сезонный отель в Коннектикуте, а также занял достаточно денег, чтобы добраться туда. Но почти сразу после начала работы я осознал, что ровным счётом ничего не знаю о том, что должен делать официант. Соглашаясь взять меня в штат, старший официант полагал меня состоявшимся профессионалом. Вскоре он послал меня обслужить столик с группой зажиточных, аристократичного вида гостей. Моё полное невежество как официанта явилось им предельно очевидным, и они жесточайше меня отчитали - вплоть до того, что я испугался и ушёл, оставив их без еды. После этого меня понизили до разносчика подносов.

Но я твёрдо вознамерился овладеть делом обслуживания столиков и через несколько недель смог вернуть прежнюю должность. Позже в жизни мне не раз посчастливилось снова побывать в этом отеле.

Когда летний сезон закончился, я вернулся домой в Молден, где меня тут же выбрали учителем в школу для цветных. Так начался один из счастливейших периодов моей жизни. Я решил, что вот моя возможность помочь односельчанам подняться над собой. Сразу же я понял, что одного только книжного образования для молодёжи Молдена будет недостаточно. Я начинал работу в восемь утра и, как правило, закруглялся к десяти вечера. Кроме обычных уроков, я приучал школяров расчёсываться, регулярно мыть руки и лицо, а также стирать одежду. Особое внимание я уделял привычке к зубной щётке и купанию. В качестве учителя я лично наблюдал влияние этих двух вещей, и заявляю, что мало какие изобретения цивилизации могут с ними сравниться.

Среди односельчан имелось немало юношей, девушек, мужчин и женщин, которые днём работали, но всё равно мечтали получить образование. Для них я вскоре открыл вечернюю школу. С самого первого занятия вечерний класс не уступал по посещаемости дневному. Усердие некоторых учащихся, которые зачастую уже разменяли шестой десяток, могло бы тронуть любое сердце.

Дневной и вечерней школой мои труды не заканчивались. Я также основал небольшой читальный зал и дискуссионный клуб. По воскресеньям я преподавал в двух воскресных школах - одной в Молдене в середине дня, и одной - по утрам в трёх милях от Молдена [прим. пер.: около 5 км]. Кроме того, я давал частные уроки некоторым юношам, которых намеревался отослать учиться в Хэмптон. Безо всяких корыстных мыслей я учил любого, кто хотел учиться, если только мог научить. Мне достаточно было самой возможности помочь. В качестве учителя общественной школы я, однако, всё же получал небольшую зарплату из публичного фонда.

Пока я учился в Хэмптоне, мой старший брат Джон не только помогал мне материально как только мог, но и без устали работал угольщиком, чтобы обеспечивать семью. Он добровольно отказался от собственного образования ради меня. Я мечтал помочь ему тоже поступить в Хэмптон и накопить денег, чтобы поддерживать его на протяжении обучения. Обеих целей я достиг. Через три года мой брат закончил Хэмптон и теперь работает на важной должности администратора в институте Таскиги. Когда он вернулся из Хэмптона, мы объединили усилия, чтобы послать туда и приёмного брата Джеймса. Это нам также удалось, и в институте Таскиги он теперь работает почтмейстером. Мой второй год учительства в Молдене, 1877, прошёл примерно так же, как первый.

Годы моего проживания в Молдене пришлись на пик активности так называемого "Ку-клус-клана". Ку-клусы представляли собой группировки, объединённые идеей регулирования деятельности цветного населения, в особенности предотвращения какого-либо участия представителей моей расы в политике. Они в общем-то продолжали дело "патрульных", о которых я так часто слышал в детстве во времена рабства. Патрульные были группировками белых мужчин - обычно молодёжи - собиравшихся ради регулирования ночной активности рабов, к примеру, препятствуя их проходу на соседние плантации без записки от хозяина, не давая им устраивать собрания без специального разрешения и без присутствия хотя бы одного белого.

Подобно патрульным, ку-клусы действовали почти всецело по ночам, однако отличались куда большей жестокостью. Их основной целью было пресечение политических амбиций негров, но тем дело не ограничивалось: они сжигали школы и церкви, и многие невинные души пострадали из-за них. Немало цветных погибли в этот период.

На молодого меня эти банды произвели огромное впечатление. Я стал свидетелем настоящего сражения под Молденом между некоторыми цветными и белыми. С каждой стороны выступало, наверное, под сто человек; в бою многие с обеих сторон были тяжело ранены, в том числе генерал Льюис Рафнер, муж моей преданной миссис Рафнер. Генерал Рафнер пытался защитить цветное население и за это его избили так сильно, что так до конца и не оправился. Наблюдая эту баталию между двумя расами, я почти утратил надежду на будущее нашей расы в этой стране. Период ку-клусов был, как мне кажется, самым тёмным временем реконструкции Юга.

Я припомнил эту отталкивающую часть истории Юга лишь затем, чтобы подчеркнуть огромные подвижки по сравнению с днями Ку-клус-клана. Сейчас таких организаций на Юге нет, и сам факт их существования почти истёрся из памяти обеих рас. Ныне едва ли найдётся место, где общественное мнение допустит возникновение подобной организации.