Мемуары бывшего раба

Автобиография Букера Вашингтона

Букер Вашингтон (1856-1915) - один из самых выдающихся просветителей и борцов за просвещение афроамериканцев, оратор, политик, писатель. Ему было 6 лет, когда в Америке освободили рабов. В своей автобиографии он рассказывает, как жил при рабстве и после него, как смог получить образование и как основал институт в Таскиги - одно из первых учебных заведений для чернокожих, когда их доступ к образованию был очень ограничен.

Глава V. Период реконструкции

Годы с 1867 по 1878, насколько мне известно, называют периодом реконструкции Юга. На них приходится время, которое я проучился в институте Хэмптона, а затем преподавал в Западной Вирджинии. Весь период реконструкции две главных идеи довлели над умами цветного населения или по крайней мере большей его части. Одна из них - погоня за знанием греческого и латыни, а вторая - стремление к политической карьере.

Нельзя было требовать, чтобы после поколений в рабстве, а до этого - поколений в дремучем язычестве, моя раса сразу ухватила смысл образования. Во время реконструкции во всех уголках Юга каждая школа и засветло, и потемну была переполнена людьми всех возрастов и стезей, некоторые даже шестидесяти и семидесяти лет отроду. Намерение получить образование всячески поощрялось и поддерживалось. Но увы, всеми главным образом двигало убеждение, что хотя бы толика образования необъяснимым образом освобождает человека от всех тягот мира и уж точно - от ручного труда. Кроме того, многими владело чувство, что знание даже начал греческого и латыни превращает любого в лучшего из людей, почти что сверхчеловека. Припоминаю, что первый встреченный мной цветной, знавший самую малость об иностранных языках, представился мне достойным всеобщего почитания.

Сама собой, большинство получивших малейшее образование становились учителями или проповедниками. И хотя в этих двух призваниях трудилось множество способных, честных, благословенных мужчин и женщин, всё же большая часть бралась за преподавание или проповедничество ради лёгкой жизни. Многие, принявшиеся учить, умели разве что писать собственное имя. Помню, как в наши окрестности пришёл подобный человек, желающий преподавать в школе, и между делом мы спросили его о форме Земли и как бы он преподал это детям. Он объяснил свою позицию, что готов преподавать круглую или плоскую Землю в зависимости от предпочтения большинства меценатов школы.

А духовенство пострадало и того больше - и всё ещё ощущает последствия того времени, хотя и не так сильно - поскольку в проповедники шли не только невежественные, но и зачастую аморальные люди, якобы услышавшие "священный зов". В первые годы после освобождения почти каждый цветной мужчина, только-только освоив грамоту, через несколько дней получал "священный зов". В моих краях Западной Вирджинии получение священного зова представляло собой любопытнейший процесс. Обычно "зов" приходил во время общей проповеди. Внезапно человек падал навзничь, будто подстреленный, и лежал часами тихо и неподвижно. По окрестностям расходились слухи, что он услышал "священный зов". Если он смел сопротивляться "зову", то падал во второй и в третий раз. В конце концов он сдавался на милость проведения. Хотя я с ранних лет мечтал об образовании, признаюсь, что побаивался, научившись как следует читать и писать, получить такой вот "зов". Однако почему-то зов меня так и не настиг.

Если добавить всех совершенно необразованных людей, кинувшихся проповедовать и "увещевать", к тем, у кого было хоть какое-то образование, то сразу станет ясно, что в проповедниках отказа не было. К примеру, некоторое время назад я узнал, что приход одной церкви составлял двести душ, на которых приходилось восемнадцать проповедников. Но, повторюсь, во многих поселениях Юга качество проповедей к настоящему времени существенно возросло, так что, полагаю, в ближайшие двадцать-тридцать лет мы будем избавлены от большей части сомнительных священнослужителей. "Священные зовы", рад сообщить, приходят далеко не так часто, как раньше, зато всё чаще люди слышат зов в производственные профессии. А среди учителей дела поправились даже больше, чем в духовенстве.

Во время периода реконструкции наш народ по всему Югу всецело полагался на федеральное правительство, как дитя на мать. Вполне естественно: централизованное правительство дало свободу после двух веков обогащения нации за счёт труда негров. И в юности, и в зрелости мне всегда казалось вероломством то, как централизованное правительство на самой заре нашей свободы не позаботилось об общем образовании нашего народа в дополнение к тому, что делали штаты, чтобы лучше подготовить цветное население к гражданским обязанностям.

Легко, конечно, жаловаться и рассуждать о том, что могло бы быть сделано, и в конце концов, кто знает, люди у власти могли сделать как раз то единственное, что представлялось возможным. И всё же задумываясь об истории нашей свободы, я не могу побороть чувство, что было бы разумнее учредить какое-нибудь входное требование по образованию, собственности, или тому и другому, перед допущением к гражданской деятельности, и чтобы соответствие ему честно и в равной степени применялось и к белой, и к чёрной расам.

Хотя период реконструкции я провёл всего лишь юношей, но даже тогда меня глодало чувство, что кругом совершаются ошибки, и долго так продолжаться не может. Мне думалось, что политика реконструкции, по крайней мере применительно к моей расе, опирается на ненадёжный фундамент, искусственный и навязанный. Во многих случаях мне казалось, что невежество моей расы становится инструментом пропихивания в кабинеты белых, а также что на Севере есть категория господ, жаждущих приструнить белых южан, проталкивая негров на должности через их головы. И мне виделось, что именно негры в итоге пострадают от всего этого. Кроме того, общий политический ажиотаж отвлекал внимание моего народа от более основополагающих вопросов - работа над собой в непосредственных профессиях и приобретение имущества.

Соблазн влиться в политическую жизнь был настолько притягателен, что однажды я сам чуть не поддался ему, но всё же удержался благодаря мыслям, что помогу существенней, закладывая фундамент расы через разностороннее окультуривание умов, рук и сердец. Мне встречались цветные законодатели и блюстители порядка, которые зачастую не умели даже писать и читать, и так же не отличались развитой нравственностью. Недавно проходя по улицам одного южного города, я услышал, как каменщики зовут со второго этажа строящегося здания некоего "губернатора", чтобы он притащил ещё кирпичей. Команда повторялась снова и снова - "Тащи кирпичи, губернатор", "Давай их сюда, губернатор". Мне стало настолько любопытно, что я спросил, о каком таком губернаторе идёт речь, и получил ответ, что это был цветной рабочий, который когда-то занимал кресло лейтенант-губернатора своего штата.

Но не стоит думать, что все цветные чиновники времён Реконструкции зря занимали свои посты. Некоторые из них, такие как покойный сенатор Бланш Брюс, губернатор Пинкни Пинчбек и многие другие, проявили себя с лучшей стороны и принесли много пользы обществу. Равно как и не все "сумочники" - набежавшие чиновники с Севера - оказались низкими людьми. Некоторые, такие как экс-губернатор Руфус Буллок из Джорджии, отличались крепким внутренним стержнем и желанием служить обществу.

Конечно же, почти поголовно необразованные и не имеющие никакого политического опыта цветные чиновники совершали колоссальные ошибки, какие совершил бы и любой на их месте. Многие нынешние белые южане опасаются, что если неграм предоставить какие-либо политические возможности, то ошибки Реконструкции повторятся. Я думаю, это опасение пустое, поскольку представители моей расы сейчас гораздо уверенней и мудрее, чем тридцать пять лет назад, и каждый стремительно понимает, что нельзя позволить своими действиями настроить против себя белых соседей. Я всё больше убеждаюсь, что окончательным решением политической составляющей расового вопроса было бы в каждом штате доработать законы так, чтобы политическая деятельность стала доступна в равной степени, без закулисных договорённостей и уловок, обеим расам. Любой другой курс, как я не устаю убеждаться в своих наблюдениях на Юге, будет несправедлив к неграм, несправедлив к белым, нечестен по отношению к остальному союзу штатов и в конечном итоге, подобно рабству, станет грехопадением, за которое рано или поздно придётся расплачиваться.

Осенью 1878, после двух лет преподавания в школе Молдена, успешно отправив помимо своих братьев ещё нескольких молодых парней и девушек в Хэмптон, я решил уехать на несколько месяцев учиться в Вашингтон (округ Колумбия). Там я пробыл восемь месяцев. Из своего обучения в Вашингтоне я извлёк огромную пользу и познакомился со многими достойными мужчинами и женщинами. В институте, куда я поступил, не было трудовой подготовки, так что мне представилась возможность сравнить влияние такого подхода с Хэмптоном, где трудовая подготовка ставилось во главу угла. Студенты вашингтонского института оказались лучше обеспечены, одеты по последней моде и зачастую превосходили хэмптонцев интеллектуально. В Хэмптоне действовало правило, что учебное заведение договаривается с кем-нибудь об оплате обучения студента, однако учащиеся должны частично или полностью отработать стоимость своего проживания, учебников и насущной необходимости в одежде. Однако в институте, куда я поступил в Вашингтоне, каждодневные расходы большей части студентов так или иначе кем-то оплачивались. В Хэмптоне каждый студент постоянно трудился ради обеспечения своего образа жизни, и само это усилие закаляло характер. Здесь, в Вашингтоне, студенты были менее самостоятельны. Они куда больше внимания уделяли видимости. Другими словами, местные студенты не показались мне поднявшимися со дна на собственных заслугах, выковавшими своё счастье на фундаменте настоящей жизни, по крайней мере по сравнению с хэмптонцами. По выпуску они гораздо лучше знали греческий и латынь, но куда меньше - о жизни и быте, которые ждали их в собственном доме. Прожив немало лет среди в удобств, они куда реже, чем хэмптонцы, подумывали отправиться в южные провинции к трудной жизни, чтобы приносить пользу нашему народу, и их куда больше притягивала стезя официанта или швейцара при отеле.

Когда я учился в Вашингтоне, город переполняли цветные, многие из которых приехали с Юга. Очень многие отправились в Вашингтон за лёгкой жизнью; другие смогли добиться некоторых чинов в местном управлении; а третьи, коих тоже имелось немало, надеялись на федеральный пост. Некоторое число цветных - в том числе воспитанные и образованные люди - заседали в Палате представителей, а один, достопочтенный Бланш Брюс, заседал в Сенате. Всё это делало Вашингтон крайне привлекательным городом для представителей цветной расы. Кроме того, они знали о благосклонности законов в округе Колумбия. Государственные школы для цветных были лучшими в стране. Пользуясь случаем, я постарался тщательно изучить жизнь нашего народа в Вашингтоне. И хотя многие вели достойный, умеренный образ жизни, столь же многие отличались крайне поверхностным отношением. Мне встречались цветные юноши, зарабатывающие не больше четырёх долларов за неделю, тратящие по воскресеньям два доллара или больше на аренду багги, чтобы ездить вверх и вниз по Пенсильвания-авеню ради видимости, будто за ними тысячи долларов. Мне встречались другие молодые люди, получавшие 75-100 долларов от правительства ежемесячно, оканчивающие каждый месяц глубоко в долгах. Мне встречались мужчины, пару месяцев назад ещё слывшие конгрессменами, теперь же опустившимися до безработной бедности. Многие цветные полностью зависели от государства в каждой мелочи жизни. Такие люди не желали выкраивать собственное место в мире, а ожидали, что его предоставит федеральное правительство. Как же часто я желал тогда и после, чтобы волшебным образом перенести всех этих людей в провинцию, на участок земли - незыблемый фундамент Матери-Природы, откуда начинали свой путь все добившиеся успеха нации и расы; начинали, возможно, медленно и трудно, но зато по-настоящему.

В Вашингтоне мне встречались дочери прачек, чьи матери обучили их, хоть и довольно суровым образом, делу стирки. Позже эти девушки поступали в государственные школы и учились там шесть-восемь лет. К окончанию они мечтали о дорогих платьях, дорогих шляпках и туфлях. Но проще говоря, хотя их желания возросли, их способность обеспечивать свои желания выросла в меньшей степени. При этом шесть-восемь лет книжного образования отучили их от профессии матерей. В результате многие девушки пошли по кривой дорожке. Мне часто думалось, насколько разумней было бы при том же родительском обучении - а также я поддерживаю любое обучение, которое закаляет и окультуривает ум, будь оно математическое или гуманитарное - ещё преподать им свежие достижения стирки и других подобных профессий.