Мемуары бывшего раба

Глава VIII. Школьные занятия в конюшне и в курятнике

Признаюсь, разъезды и изыскания предыдущего месяца оказали на меня очень тяжёлое впечатление. Задача улучшения положения этих людей казалась неодолимой. Что мог я, один человек, сделать своим скромным трудом, чтобы хотя бы приблизиться к желаемому результату? Я задавался вопросом, получится ли изменить хоть что-то и стоит ли даже пытаться.

Но в одной вещи я убедился сильнее, чем когда либо: проведя месяц за наблюдением настоящей жизни цветных, я понял, что для их пользы необходимо было нечто большее, чем просто воспроизведение системы образования, завезённой из Новой Англии. Я воочию увидел мудрость системы, учреждённой генералом Армстронгом в Хэмптоне. Ограничиться ежедневным преподаванием учебников детям тех семей представлялось почти что зряшней тратой времени.

Посовещавшись с горожанами Таскиги, я назначил 4 июля 1881 года днём открытия школы в той лачуге и близлежащей церкви, которыми я заручился для этой цели. Белые люди не меньше, чем цветные, ждали открытия школы, и всё население гудело в преддверии заветного дня. Были среди белых жителей Таскиги и противники данного начинания. Они сомневались в пользе такового для цветных и опасались, что это лишь приведёт к расовым трениям. Некоторые считали, что чем образованнее станут негры - тем больше они самоустранятся из экономики штата. Такие люди боялись, что в результате получения образования негры покинут свои хозяйства, и нанять их в качестве прислуги будет затруднительно.

Белые люди, думающие таким образом, имели в голове картинку эдакого образованного негра в цилиндре, с очками в золотистой оправе, с франтской тростью, в белых перчатках, в дорогой обуви и так далее - другими словами, форменного белоручки. Им не шёл в голову никакой иной результат образования цветных.

Побороть все эти трудности как при основании моего скромного учебного заведения, так и последующие девятнадцать лет, особенно помогали двое мудрых людей в числе прочих друзей школы в Таскиги. Они никогда мне ни в чём не отказывали, и именно им двоим наш проект во многом обязан успехом. Я опишу их лишь в общих чертах. Первый - бывший белый рабовладелец, мистер Джордж Кэмпбелл, а второй - бывший чёрный раб, мистер Льюис Адамс. Именно они попросили генерала Армстронга прислать учителя.

Мистер Кэмпбелл был коммерсантом и банкиром, сам совершенно не разбираясь в устройстве образования. Мистер Адамс работал механиком, а также со дней рабства умел чинить обувь, выделывать конную упряжь и отливать из олова. Он не сидел и дня за партой, но, ещё будучи рабом, смог выучиться читать и писать. С самого начала эти люди досконально понимали мой образовательный замысел, переживали за него и поддерживали каждый мой шаг. Во времена самых больших финансовых затруднений школы мистер Кэмбелл всегда делал всё возможное в ответ на каждую просьбу о помощи. Я не знаю других таких двух людей, бывшего рабовладельца и бывшего раба, чей совет и суждение в части жизни и развития школы в Таскиги оказывались столь же надёжными, как слова этих двоих.

Мне всегда казалось, что мистер Адамс развил свой выдающийся ум во многом благодаря освоению трёх ремёсел во времена рабства. Если сегодня явиться в любой южный городок и попросить знакомства с самым надёжным и авторитетным цветным жителем, то полагаю, что в пяти случаях из десяти вас проведут к негру, который освоил то или иное ремесло при рабстве.

Утром в день открытия школы записываться пришли тридцать учеников. Записывал их всех я, единственный учитель. Разделение полов среди них было примерно равным. Большая часть проживала в округе Мейкон, общественным центром которого и был Таскиги. Желание записаться высказывало и гораздо больше людей, но было решено взять только тех, кому исполилось хотя бы пятнадцать лет и кто при этом имел какое-нибудь предварительное образование. Большая часть из первых тридцати уже работали учителями в общественных школах, а некоторым исполнилось почти сорок лет. С учителями прибыли некоторые их бывшие ученики. Интересно, что по результатам вступительного теста некоторые из этих учеников поступили на более высокую планку обучения, чем их прежние учителя. Также любопытно, сколько увесистых книг ранее штудировали иные из записавшихся и сколько заумных предметов они предположительно освоили. Чем толще учебник и длиннее название предмета, тем довольнее собой выглядел ученик. Некоторые изучали латынь, один или двое - греческий. Это, по их мнению, заслуживало особого отношения.

На самом деле одной из печальнейших вещей, которые я застал за тот месяц разъездов, был юноша, студент некоего лицея, сидящий в крохотной хижине в нестиранной одежде среди грязи, при заросшем сорняками дворе - изучающий французскую грамматику.

Первые ученики моей школы, похоже, обожали зазубривать длинные и сложные "правила" грамматики и математики, но имели слабое представление об их применении в своей повседневной жизни. Одной из их излюбленных тем для разговора и хвастовства были познания в арифметике по специальности "банковское дело и кредитование", но вскоре я обнаружил, что ни у них, ни у подавляющего большинства их соседей по месту проживания никогда не было счёта в банке. Записывая имена учащихся, я заметил, что почти в всех присутствовал минимум один средний инициал. Когда я спрашивал, что значит Дж. в имени Джона Дж. Джонса, то получал ответ, что это "положено свободному человеку". Большая часть учеников хотели получить образование ради того, чтобы зарабатывать больше в качестве учителя.

Но не считая сказанного выше, я никогда ещё не встречал более прилежной и упорной группы молодых людей, как эти ученики. Все они тут же готовы были учиться правильному, стоило только показать, почему это правильно. Я собирался начать их книжное обучение с крепкого, основательного фундамента. Вскоре я понял, что большинство владело лишь крайне разрозненными обрывками важно звучащих знаний. Они могли показать Сахару или столицу Китая на школьном глобусе, но девушки не могли показать правильного места для ножей и вилок на обыкновенном обеденном столе, равно как и места для хлеба и мяса.

Мне пришлось немало собраться с духом и подозвать ученика, овладевшего кубическим корнем и "банковским делом и кредитованием", чтобы объяснить тому, что первейшая и полезнейшая для него задача - это заучить таблицу умножения.

Число учеников росло еженедельно, пока под конец первого месяца их не стало почти пятьдесят. Многие из них, однако, сообщили, что могут остаться только на два или три месяца и хотели бы посещать продвинутые занятия, чтобы получить диплом в первый же год.

В конце первых полутора месяцев в школу в качестве второго учителя пришла замечательная мисс Оливия А. Дэвидсон, в будущем ставшая моей женой. Мисс Дэвидсон родилась в Огайо и получила первое образование в общественных школах этого штата. Ещё почти девочкой она узнала о южной потребности в учителях. Она отправилась в штат Миссиссиппи и начала там преподавать. Потом она учила в Мемфисе (штат Теннесси). Ещё когда она жила в Миссиссиппи, один из её учеников заболел оспой. Все окрестные жители так перепугались, что никто не отваживался ухаживать за мальчиком. Мисс Дэвидсон закрыла школу, чтобы присматривать за ним у постели денно и нощно, пока он не поправился. Когда она гостила дома в Огайо, чудовищная эпидемия жёлтой лихорадки разразилась в Мемфисе - возможно, самая свирепая за историю Юга. Услышав об этом, мисс Дэвидсон тут же телеграфировала мэру Мемфиса, предлагая свои услуги в качестве сиделки, хотя сама жёлтой лихорадкой ещё не переболела.

Жизненный опыт показал мисс Дэвидсон, что на Юге необходимо нечто большее, чем просто академические образование. Она прослышала про Хэмптонскую систему и решила, что именно этого ей недоставало для полезной работы на Юге. Своими талантами она привлекла внимание миссис Мэри Хеменуэй (из Бостона). Благодаря доброте и щедрости той, мисс Дэвидсон смогла после окончания Хэмптона закончить также двухгодичный курс в Массачусетсском государственном педагогическом институте во Фремингеме.

Ещё до переезда во Фремингем один человек предложил мисс Дэвидсон ради её собственного комфорта представиться в Массачусетсском интитуте белой, раз уж она родилась с таким светлым цветом кожи. Она тут же ответила, что ни при каких обстоятельствах и ни ради какой выгоды не собирается обманывать кого-либо насчёт своей расовой идентичности.

Вскоре после выпуска из института во Фреминге мисс Дэвидсон отправилась в Таскиги, привнеся в нашу школу много ценных и свежих идей насчёт подхода к преподаванию, равно как и свой образцовый нравственный облик и историю самоотверженности, с моей точки зрения, почти не знающую равных. Никто в отдельности не сделал такого вклада в основание иститута Таскиги и его результативность, как Оливия А. Дэвидсон.

Мы с мисс Дэвидсон сразу же начали планировать будущее школы. Ученики преуспевали как в изучении учебников, так и в оттачивании собственного ума, но стало ясно, что для долговременного влияния на их судьбу понадобится нечто большее, чем просто учебники. Все ученики приехали из семей, в которых не было физической возможности выучиться гигиене. И, за редким исключением, те дома, где ученики смогли устроиться в Таскиги, едва превосходили их родные хижины. Мы же хотели приучить их купаться, чистить зубы и стирать одежду; показать, как правильно питаться, вести себя за столом и поддерживать порядок. Кроме того, мы хотели преподать им практические навыки хотя бы в одной профессии, а также трудовой дух, финансовую грамотность и основы экономики, чтобы они могли позаботиться о себе по окончании школы. Другими словами, мы хотели научить их настоящей жизни, а не только написанному в учебниках.

Мы выяснили, что большая часть учеников приехала к нам из деревенских районов, где люди в основном жили тем или иным сельским хозяйством. Как оказалось, примерно восемьдесят пять процентов цветного населения юго-западных штатов зависело от сельского хозяйства. Таким образом, мы опасались научить их чему-то, вызывающему снисхождение к сельской жизни, что погонит их в большие города и внушит отвращение к ручному труду. Мы, напротив, хотели преподать им такое образование, чтобы большая часть подалась в учителя и в то же время вернулась в места бывших плантаций, принося новый энтузиазм и новые идеи в сельскохозяйственную стезю, а также в умственную, нравственную и религиозную жизнь общин.

Все эти мысли и потребности одолевали нас своей важностью и казались почти неодолимыми. Как нам следовало поступить? У нас всего-то и было, что лачуга и брошенная церковь, которые почтенные цветные жители Таскиги по доброте душевной согласились сдать для проведения занятий. А число учеников росло день ото дня. Чем больше их приходило и чем больше мы ездили в сельские районы, тем чаще мы наблюдали подлинную практическую пользу нашего дела, пускай даже и малую, для народа, который мы надеялись возвысить на плечах учеников, обученных и затем отправленных вести за собой людей.

Но чем больше мы разговаривали с учениками, съехавшимися из самых разных уголков штата, тем больше убеждались, что главным мотивом получения образования для подавляющего большинства было желание никогда больше не работать руками.

Это прекрасно проиллюстрировано в одном анекдоте. Как-то раз жарким июльским днём в Алабаме под палящим солнцем цветной трудился на хлопковом поле. Вдруг он остановился, поднял глаза к небу и произнёс:

- Боже, до чего же жёсткий хлопок, до чего же жжёт солнце, до чего же устали руки - до чего же ясно я слышу священный зов проповедовать!

Примерно спустя три месяца после открытия школы, как раз когда мы почти отчаялись в своей работе, на продажу была выставляна старая заброшенная плантация примерно в миле от Таскиги. Сама усадьба, где жили хозяева во времена рабства - "большой дом", как её тогда называли - сгорела. Однако при внимательном рассмотрении участок оказался как раз тем, чего недоставало нам для результативности и долговременности нашего начинания.

Но нам было приобрести его? Несмотря на крохотную запрашивамую цену - всего пятьсот долларов, - денег у нас не имелось совсем, и в качестве новосёлов заём в банке для нас не представлялся возможным. Землевладелец согласился предоставить нам землю за двести пятьдесят долларов при условии, что остальные двести пятьдесят будут выплачены не позже года. Даже такое щедрое предложение становится неподъёмным, когда карманы пусты.

На волне этой проблемы я решился написать своему другу - генералу Дж. Ф. Б. Маршаллу, казначею Хэмптонского института, обрисовав ему ситуацию и умоляя занять мне двести пятьдесят долларов под личную ответственность. Через несколько дней пришёл ответ о том, что права давать взаймы деньги Хэмптонского института у генерала нет, но он с радостью предоставит займ из личных средств.

Признаюсь, что я совершенно не ожидал, что деньги придут таким образом, и был приятно удивлён. До тех пор я никогда не располагал более чем ста долларами за раз, и сумма, о которой я попросил генерала Маршалла, казалась мне колоссальной. Осознание, что я теперь должен столько денег, стало для меня тяжёлой ношей.

Немедля я приступил к подготовке переезда школы на новый участок. Когда мы прибыли, на территории стояла хижина, ранее служившая обеденным холлом, старая кухня, конюшня и ветхий курятник. Всего за несколько недель мы приспособили все эти помещения. Конюшню отремонтировали и сделали классной комнатой, а вскоре - и курятник был задействован для той же цели.

Припоминаю утро, когда я рассказал соседу, старому цветному, который иногда помогал с вещами, что из-за популярности школы курятник тоже придётся сделать классной комнатой, и не поможет ли он мне завтра там прибраться? Он ответил с искренним удивлением: "Как же так, босс - разве ж там управиться за один-то день?"

Почти вся работа по приведению в порядок новой территории выполнялась силами учеников после того, как пополудни занятия подходили к концу. Как только мы разобрались с помещениями, я решил расчистить сам участок от деревьев и засадить его полезными культурами. Когда я объяснил свои намерения юношам, то заметил, что им идея не особенно понравилась. Им сложно было увидеть связь между расчисткой участка и образованием. Кроме того, многие из них работали учителями, и горбатиться на участке казалось ниже их достоинства. Чтобы избавить их от чувства унижения, на следующий же день после занятий я сам взял топор и повёл класс к зарослям. Когда учащиеся воочию увидели, что я не боюсь и не стыжусь работы, то охотно присоединились. Так мы, трудясь каждый день после уроков, расчистили и засадили почти двадцать акров [прим. пер.: 8 соток].

Тем временем мисс Дэвидсон раздумывала, как мы будем возвращать долги. В первую очередь она придумала устраивать фестивали, так называемые "пиры". Она лично взялась агитировать среди белых и цветных семейств Таскиги, чтобы каждый пожетвовал какой-нибудь продукт, который можно будет продать на фестивале - например, торт, курицу, хлеб или пироги. Конечно же, цветные жители с радостью делились всем, чем могли, но также замечу, что ни одно белое семейство, с которым переговорила мисс Дэвидсон, не отказалась пожертвовать хоть что-нибудь; и это лишь один из примеров, как многие белые горожане проявляли интерес к нашей школе.

Мы провели несколько фестивалей и заработали таким образом неплохую сумму денег. Также мы агитировали среди представителей обеих рас за прямые пожертвования денег, и большая часть горожан отозвалась и пожертвовала небольшую сумму. Особенно меня трогали пожертвования цветных стариков, проведших большую часть дней в рабстве. Иногда они давали пять центов, иногда двадцать пять; иногда - нарядное лоскутное одеяло, иногда - сахарный тростник. Припоминаю одну старую женщину, примерно семидесяти лет от роду, которая пришла ко мне во время сбора денег. Она проковыляла через комнату, опираясь на тросточку. Одета она была в старьё, но чистое. Она сказала: "Господин Вашинтон, господь свидетель - мои лучшие годы прошли в рабстве. Господь свидетель - я бедная необразованная женщина, - начала она, - Но я разумею, чего вы и мисс Дэвидсон хотите. Вы хотите выучить лучших мужчин и лучших женщин для цветной расы. У меня нет денег, но я принесла вам шесть яиц, которые сэкономила. Я хочу, чтобы вы потратили эти шесть яиц ради образования этих ребят."

С начала моей работы в Таскиги я имел честь получать множество подарков в счёт института, но ни одного столь же трогательного, как этот.